Рябчикова Варвара Харитоновна, 1938 г.р.
д. Платоновка, сейчас живет в с. Северное
Сундук в сенях стоит – мамин. Она здесь родилась, не в Белорусии, в 1909 году.
… Я помню, у нас дом был и стены были тёсаные. Не мазаные, а были вытесаные ровно-ровно. Вот ковры откуда пошли? – От росписи… Посреди большой круг был, потом вот так листья, а среди листьев цветочки. И во всю стенУ. Не знаю, было ли еще у кого в Платоновке, но у нас в доме с мамой было вот такое. Кто расписывал – не знаю. То стена глухая была. А то вот еще – окно на дорогу, а это вот в горницу дверь – и этот уголок тоже был разрисован… Божничка, под ней стол. Божничка, а под ней роспись. Просто цветы нарисованы и всё. Там стены тоже были покрашены, потом роспись. Зеленые были. Только тут, на сундуке – чисто зеленые, а там как бы голубовато-зеленые. А листья были тёмно-тёмно зелёные. А потом такие, как осокА – пёрушками раз, раз! Так было красиво-красиво!
… Мне было 8 с половиной лет было – маму парализовало, первой группы инвалид. Дом у нас большой – пятистенный. А у мамы была сестра слишком мудрая: их раскулачивали, деда как врага забрали, у них мельница своя была. Приходит к нам и говорит: «Ой, Анюта, как ты таперь будешь жить? Варуша маленькая, дом большой! Иди в мою избушечку жить! Избёночку. Я тёлочку вам дам». А у неё – Кулина – взрослая уже женщина была. Манька была взамужем – старшая дочь, а Кулина – это была младшая. Она уже была взрослая. Но не замужняя. И они жили в этой избушечке. И мы пришли в эту избушечку.
Вы знаете, я не могу вспоминать! Мне 12 лет – я доставала потолок с пола! А известки не было – варили золу. Пришла и говорю: «Бабушка, надо избушку белить, избу, а известки нет никакой. И глины». В Макаровку ходили куда-то в Кыштовский район за белой глиной. Ходили же, ходоки. А у нас не было. Она: «А детка моя, возьми золу, закипяти водичку. Покипит, помешай разочки три, только хорошо». Дала кусок точки [кусок домотканины]: «Вот в две рЯдки сложи и процеди. Чтобы не попал туда черный этот уголь. И всё. И бяли. Бели. На раз выбелишь, плохо будет – еще побелишь».
Я эту избушку на 4 раза белила, потому что мама не могла. Это водичка просто. От золы она – ну щелочь, мягкая, смывает просто. Грязь смывается, и остаётся что-то такое после неё. Не совсем там, в ведро с горсточку. Там, знаешь, сколько этой золы было! И вот размешаю, размешаю. И она же раскипела, она кашицей получилась такой. Процедила – там не было ни угольков, ничего. Я как вспомню – не могу… Сестра Анюта говорит: «Варуша маленькая»…
А потом когда Варуша подросла – избушка повалилась наша. Жить нам негде. Еще у мамы сестра – Валентина Михайловна Лавренюк. У нее дед работал пчеловодом. И он нам срубил избёночку. Два на три. У нас банька сейчас больше, чем эта избёнка была. Мы с мамой жили до тех пор, пока избенка эта… простенок вывалился и жить нам негде. А контора колхозная рядом - нам дали там… кладовочка – не кладовочка – нам дали этот уголок. Это было в 58 году.
Работать на молоканке пошла, у бабки Матрены (у Ритиной матери) платок украла – у ней было 2 черных платка с белыми кромками. Пришла беда моя - мне нечего надеть! Я и украла у этой тетки моей платок и сшила. Пошли с бабушкой в баню. Я ей говорю: «Бабушка, я у тетки Матрены украла платок». – «Ах ты жидовин! А на што ж ты украла?» – «А мне вот такие дела: у меня нету ничо». – «Ну и ладно, Господь простит. Это не грех, у ей еще есть». И весь сказ. А работать пошла: я не знаю, в чем работала? Первую зарплату получила - купила штапелю черного на юбку, кофточку в сеточку и белый гарусный шарф, и белые спортсменочки. И Анисья Васильевна мне сшила юбку-четырехклинку. Я вечер гладко разглаживала, вечер – в стрелочку. Каждый вечер новая юбка была!
Работала в колхозе, и в молоканке работала. И я потом и говорю: «Знаешь, мама, я поехала». А у Дуси старшая сестра Христька жила недалеко от Куйбышева. «Я поеду к дяде Феде»,- тетки Христьки брат родной. И я к нему приехала в Куйбышев: «Дядя Федя, больше я не могу, ну невозможно! Платить не платят». Трудодень… Помню копали-копали, всю неделю погреб копали вдвоем в колхозе. В субботу – суббота. Ну, надо же дома побыть. И не вышли. С нас по 18 трудодней срезали. А эти 18 трудодней – месяц надо было работать.
Привез меня дядя Федя, а у него управляющий был дружок. Он спрашивает: «Ну что ты умеешь делать?» – «Не знаю. Я же колхозная, не городская. Что дадите, то и буду делать». – «А вот нам нянечку в садик надо. Пойдешь?» – «Ой, не-не-не! Я ребят не люблю. Это не мое». – «А что тебе? Коров доить?» – «Пойду доить. Лучше доить, чем с ребятами возиться». И пошла доить.
Так вот с колхоза и удрАла. А тогда же справки не давали. Это надо было через кого-то… прожили страшную, голодную жизнь.
